НОРМАЛЬНЫЙ ДЕНЬ

Нежный мелодичный свист Кости Мержоева раздается как всегда некстати. Лафа закончилась, пора пробуждаться, начинается очередной день.

За палаткой минус 30, но это считается нормальным. У нас вообще все считается нормальным, и это — нормально!

Игорь пошел на улицу, за ним:

— Полог пошел!

— Спальник пошел!

— Еще спальник пошел!

— Куртка пошла!

В мгновение ока палатка из спальни превращается в столовую.

Затем передаются наполненные до краев плошки:

— Первая пошла!

— Вторая пошла! Третья...

Ура, на завтрак сегодня картошка! Все рассуждают о том, что она никогда не приестся. На сладкое — сообщение о том, что встречный дрейф прекратился. Далее идут три минуты (к сожалению, не географические) отдыха: все лежат, страдая от мысли, что скоро надо будет вылезать из палатки, одеваться, собираться, впрягаться.

Все с постными лицами копошатся у своих саней или за соседними торосами. К девяти все готовы, и процессия медленно трогается в путь. По способу транспортировки все разделились на поручников (толкают сани перед собой) и веревочников (волокут за собой).

Идти противно, но тепло. Отдыхать приятно, но холодно. Все разговоры сводятся к теме еды: кто, что и когда ел, с чем, как готовить, что будем есть, когда вернемся... Одинаково приятно как говорить, так и слушать.

Опять идем. Противно. Не холодно, но противно. Снег глубокий, чертовы сани. Во-первых, они едут тяжело; во-вторых, постоянно не туда; в-третьих, то один полоз застрянет, то другой. Перед препятствием все заранее свирепеют, а агрегат, конечно, добросовестно застревает, подлый...

Перекус. Тащимся. Обед. Всплеск положительных эмоций.

Пообедали. Тащимся. Просто убивает рыхлый снег. Движемся очень медленно и с большими усилиями. Обидно и противно. Хочется сильную пургу, чтобы она утрамбовала наст и сдула свежий снег с полей. Но погода какая-то гнилостная. Кто бы поверил, что мы мечтаем о пурге. Тепло, ветра почти нет, мгла, глазам тяжело смотреть.

Последние дни мы постоянно встречаем чей-то переметенный снегом одинокий лыжный след. Наверно, это японец Мицура Оба, идущий впереди нас. Вероятно, он идет без санок, а вызовы вертолетов (один раз он утратил снаряжение, затем на него, по слухам, напал медведь, от которого японец оборонялся перцем) были спланированы. Тем не менее я просто преклоняюсь перед его мужеством — в одиночку без оружия ходить по этим забытым богом льдам, когда мы, восемь здоровенных мужиков, вздрагиваем и прислушиваемся к незнакомым шорохам за тонким материалом нашей палатки.

Перекус. Тащимся. Ужин. Второй всплеск положительных эмоций.

Сеанс радиосвязи. Противно верещит солдат-мотор, c жадностью птенца потребляющий калории Виталика, полученные им за ужином.

— «База», «База», я — «Урал»! — с надрывом кричит Игорь.

— «Урал», «Урал», я — «База»! — сипло отвечает эфир голосом базового радиста Васи Ленкова.

— Добрый вечер, Василий! — радостно вещает Губернаторов.

— Добрый вечер, ребята. Как дела?

— Нормально. Василий, записывай координаты... Рыхлый снег, торосы, настроение бодрое...

После сеанса связи начинаем укладываться спать. Костя лег чуть раньше, его гоняют по палатке, он перемещается, не вылезая из спального мешка.

Часть путешественников  затаилась и терпеливо ждет, когда Виталик ляжет спать. Как только доктор перестает шевелиться, раздаются истошные вопли пациентов:

— Виталя, фестал!

— Виталя, мазь!

Вылез, достал, выдал, залез.

— Виталя, лейкопластырь!

Как-то Виталий проговорился, что давал клятву Гиппократа, и вот общество беззастенчиво паразитирует на этом, хотя сам Гиппократ, наверно, давно бы стал в наших условиях клятво-, а то и просто преступником.

Постепенно вакханалия затухает и начинается бульканье, бормотание, храп, иначе — нормальная ночная жизнь. Ведь все, что у нас происходит, все без исключения — абсолютно нормально!