ЭТАП 5

НАЧАЛО ДОЛГОГО ПУТИ

ТО В ЖАР, ТО В ХОЛОД

ВЛАДЕНИЯ ЦАРИЦЫ

БЕЗЖИЗНЕННЫЕ СТОЛЫ

ЛЕМВАИЗ

ГРИБЫ И ПАСТИЛА

ВЕЧЕРНЯЯ ВЕРШИНА

ПОТОП

ЛЮДИ

ЖИВЕМ ДАЛЬШЕ

ПРОСТЕНЬКАЯ ЗАДАЧА

РАССКАЗ ЛЁНИ

Июнь – июль 1991 года.

Район: Приполярный, Полярный Урал.

Маршрут: ГМС «Верхний Щугор» – р. Торговая – оз. Торговое – пер. «Большой Урал-91» (н/к, 850) – р. Малый Паток – пер. Коба (н/к, 800) – р. Кобыла-Ю – п. Неройка – г. Неройка (1645, восх.) – р. Щекурья – пер. Ураганный (н/к, 600) –  р. Большой Паток – пер. Омегашор (н/к, 480) – р. Манья – пер. Манья-Парнук (н/к, 870) – пер. Пион (1Б, 1235) – р. Повсяншор – р. Манарага – г. Манарага (1662, восх.) – р. Манарага – г. Народная (1895, восх.) – пер. Голубое Озеро (1Б, 1480 – р. Карпиншор – р. Кузьпуаю – р. Кожым – пер. Лемва (1А, 1240) – г. Лемваиз (1421, восх.) – р. Большая Тыкотлова – р. Петравож – р. Грубею – р. Хаймаю – г. Грубеиз (1425, восх.) – р. Хулга – р. Мокрая Сыня  – пер. Сыня (н/к, 510) – р. Чигим-Харута – р. Кокпела – р. Погурей – г. Скальная (1178, восх.) – р. Лагорта – оз. Хойлато – р. Средний Кечпель – оз. Кечпельто – массив г. Пайер – р. Вонкуръюган – ст. Полярный Урал – п. Полярный (категория сложности – пятая).

Продолжительность: 32 дня (17.06.91 – 18.07.91).

Протяженность: пешком 739 км.

Чистое ходовое время: 165 час. 33 мин.

Средняя скорость: 4.46 км/час.

Участники (11): Николай РУНДКВИСТ (руководитель), Борис ВАСИН, Дмитрий ГАФИАТУЛЛИН, Андрей ЗОРИН, Александр КОРЖ, Леонид ПОЛЯНСКИЙ, Сергей РАЗБОРОВ, Владимир РОМАНЕНКО, Сергей СИМАКОВ, Сергей ТКАЧ, Владимир ШАДРИН.

НАЧАЛО ДОЛГОГО ПУТИ

Самый тяжелый участок на всем экспедиционном маршруте начинается от метеостанции «Верхний Щугор». Отсюда за 32 дня без взаимодействия с внешним миром предстоит дойти до железной дороги Сейда — Лабытнанги, пересекающей Уральский хребет за Полярным кругом по долине реки Собь. Это 740 км пути.

17 июня — первый день пути по Приполярному Уралу. Стараюсь настроиться таким образом, будто бы это вообще первый походный день, а предыдущих пятидесяти пяти просто не было. Рюкзак не так уж тяжел: по 18 кг продуктов, по 7—8 кг общественного, примерно по столько же личного снаряжения. Итого — 33 кг. Бывало и потяжелее.

Почти весь день шли по тропе и довольно быстро. Комаров тьма. Все та же «среднеуральская» природа. Сужу об этом в основном по травам, т.к. смотрю под ноги.

Вошли в долину реки Торговой. Своим неожиданным названием она обязана ярмаркам в ее устье, которые стихийно возникали там лет 300 назад. Один из путей через Урал проходил по долине Щугора. Устье Торговой лежало примерно посередине пути из Европы в Азию, и встречающиеся здесь купцы осуществляли оперативный обмен товарами. Представить, что в этой образцовой глуши когда-то кипела жизнь, невозможно.

Второй день идем по тропе. Местность закрытая, кругом лес. Впечатлений никаких. Я научился думать о своем и лишь глядеть под ноги. Сегодня идется гораздо хуже, чем вчера, что подтверждает тезис о том, что в первый после дневки день не следует усердствовать, даже если это здорово получается.

19 июня идем в том же режиме — шесть дообеденных переходов по 30 минут и пять после обеда. Продолжительность привалов 15 минут. Идется хорошо как позавчера. Тропа сначала шла правым берегом, демонстрируя прелести небольших бессточных озер у склонов гор. Затем пошла влево. На перекус после четвертого перехода Леня потчевал нас «Гераклином» (расплавленная и спрессованная смесь шоколадных конфет с арахисом, халвой и изюмом, названная так, если не ошибаюсь, екатеринбургским туристом А. Дрометром), который он делал накануне после отбоя.

— И не лень тебе с ним было возиться? — спрашиваю его.

— Ты же, Квист, не любишь эти конфеты, может быть, «Гераклин» понравится...

Обед в месте самого значительного сужения долины Торговой. Сплошной лес уже остался позади нас, здесь лишь его колки. Левый борт долины — типично отлогие и степенные уральские горы, правый — уже нет. Здесь глубокие кары, острые вершины, обширные снежные поля.

Хотя и устали, но до озера Торгового дошли. Будет дождь. Дров очень мало. Красиво. По озеру плавает небольшая льдина с птицами-пассажирами. Я дежурю. Хлынул ливень. Трое — Серега Разборов, Фредди и Рафинад — под дождем принесли в полиэтиленовых мешках сухих дровишек на утро. Я только подкладывал чахлые веточки в костер, а омлетные ингредиенты — яичный порошок и сухое молоко — размешивал Леня. Быстро сварили ужин на крохотном очаге среди камней. В одном из котлов омлет основательно пригорел, и едокам пришлось глушить его вкус добрыми порциями красного перца.

По отзывам метеорологов с ГМС «Верхний Щугор», в озере Торговом водятся таймень и хариус. Попытки поймать что-либо не принесли успеха.

Лиственница отдельными особями распространяется до северной оконечности озера, но больше всего деревьев вблизи стока. На переходах ем молодую хвою или, точнее, листья — вкус великолепный, ни малейшей горчинки.

С перевала к озеру Паток открывается вид гор Приполярного Урала во всей их красе. Если за стереотип Уральских гор принять платообразные вершины, зачехленные бескрайними россыпями курумника, то горы данной части хребта вообще нельзя называть уральскими. Это остроконечные пики, отвесные и гладкие, как стальные листы, скальные бастионы, суровые кары, а нередко и ледники.

Любуясь этими голубыми далями, огорчаешься тем, что начиная с середины 80-х годов нас поглотили вихри конъюнктурной гонки (участие в чемпионатах страны, престижность освоения новых районов и т. п.), которые выразились в нашем пристрастии к путешествиям по Северо-Востоку. Стремясь к дальним красотам, мы не замечали фиалок под ногами.

Озеро Паток на одну пятую покрыто льдом, никакой древесной растительности по берегам нет.
В долину реки Кобыла-Ю ведет крутой и небезопасный спуск по узкому ущелью с водопадом, частично перекрытым снежником. На дне теснины ощущаешь себя залезшим в холодильник после интенсивной работы на жаре. Технически проще был бы более высокий перевал в долину Кобылы-Ю, через который на карте проходит штриховая линия тропы.

Долина реки Кобыла-Ю упирается в красивый типично альпийский горный массив. Над всеми горами доминирует двуглавая вершина. На топографической карте выпуска 1951 года она скромно обозначена «1375». В более поздних изданиях она, хотя и является главенствующей, почему-то опущена картографами. Кругом обильно нанесены более низкие вершины, а этой нет.

Подобных вершин на карте много. В ходе экспедиции мы дали некоторым из них имена выдающихся ученых — исследователей Урала.

На картах появились вершины: Горчаковского, крупнейшего геоботаника России, в массиве горы Сабля; Клера, основателя Уральского общества любителей естествознания, в массиве Хордъюса; Татищева, известного русского историка, географа и политического деятеля, в Приполярном Урале.

Вниз по долине реки Кобыла-Ю лежат живописные озера, зажатые крутыми горными склонами. Продираемся вдоль берега через густые заросли кустарника. Легкий ветер, красивая облачность. Похоже, что тропа, по которой мы идем, набита не одним поколением путешествующих. На обед остановились на самой границе леса. Из деревьев здесь только чахлые березки и убогие лиственницы. Снежники со склонов гор лентами спускаются до самых оснований. За поворотом с нашей тропы над черным склоном показалась призывно торчащая острая верхушка горы Неройки.

Весь день идется очень тяжело. Странно, наблюдается почти совершенное чередование тяжелых и легких дней, тогда как нагрузки выдерживаются постоянными. Вероятно, сейчас дни очередного втягивания в поход, во время которых организм использует какие-то внутренние резервы, а они, опасаюсь, на исходе. Уж не проскочили ли мы пик формы, когда весело скакали по камням Маньхамбо?

ТО В ЖАР, ТО В ХОЛОД

На дневку, посвященную Неройке и тридцатилетию Саши Коржа, встали на левом борту левого притока Кобылы-Ю, сплошь забитого снежной пробкой. Пока ходил вниз посмотреть, есть ли поблизости вода, устал, как финишировавший марафонец. Ни о каком ночном восхождении на Неройку (рассматривался и такой вариант) в таком состоянии не может быть и речи. А сейчас отлежимся, отпразднуем день рождения Рафинада, а заодно и 86-летие моей бабушки. За палаткой предпраздничная суета и обсуждение перечня приготовляемых блюд. Пульс с 72 ударов наконец снизился до 52-х. Пятый участок начали лихо, и если удастся втянуться, то будет здорово.

Тихое, сказочное утро. Чудеса: вчерашнюю усталость словно унесло ветром вместе с комарами. Поднимались на Неройку с юго-востока. Все склоны горы, как ножевыми ранами, покрыты разрезами шурфов, так что гору впору переименовать на Ройку. На том месте, где карта утверждает о существовании заброшенной базы Неройка, располагается одноименный поселок с тремястами жителями, магазином, столовой, детским садом и т. д. Боря Васин ратует за создание в нем кемпинга, благо освещение и отопление гарантировано. Рядом с поселком кварцевый прииск. Добытый в нем песок отправляют вертолетами в Саранпауль. Топливо оттуда же забрасывают по зимнику. Местные гордо утверждают, что аналогичное месторождение существует еще только в Бразилии.

Наиболее круто вершинное ребро Неройки. Слева оно обрывается уступами к широкой бессточной котловине, в центре которой к концу лета, возможно, появляется озеро — сейчас там все забито снегом. Глубоко внизу справа маленькие зеркальца двух озер. Спуск к ним еще более крут. Все гребни обрываются отвесными стенами каров.

В ночь на 22 июня первый и последний раз я спал вне палатки. Очень долго не мог уснуть. Мешали жужжание одиночных комаров и металлический грохот куска полиэтилена под порывами ветра. Среди ночи был исключительно красивый момент. Кроваво-красные облака, подсвеченные снизу солнцем, быстро бежали по небу.

Под утро разоспался. Фредди пришел будить меня персонально, когда полкоманды уже поедало классический омлет, от которого Рафинада почти по-настоящему тошнит. Я доел за ним. Серега Симаков тоже почему-то не ест. Галеты он отдает Разборычу, омлет — Васину.

Прошли поселочек Неройка. Домики аккуратненькие, возле каждого крохотный огородик. В общественных местах привычный для нас пейзаж: грязь, какие-то перегнутые металлоконструкции, обрывки шлангов, обломки контейнеров. Вокруг огромной лужи в центре поселка носится свора собак. Одна из них, лайка, увязалась за нами.

Вверх по левому берегу Щекурьи идет хорошая дорога. Холм в истоках реки она огибает справа, забираясь на более высокий перевал. Левый, хотя и ниже, но, вероятно, узковат и менее удобен для прохождения.

Вечером разразилась сильная и долгая гроза. Спал как никогда крепко, несмотря на сильно ухабистую площадку, которую некогда было выбирать, а тем более усовершенствовать вчера вечером перед лицом грозной тучи.

Вышли только в девятом часу. Скоро стало ясно, что лихого передвижения не получится. Спуск к Манье вел в глубокий каньон. Решили его обойти, но и это не принесло особого успеха. По крутому и скользкому после грозы травянистому склону, затем по снежнику скатились на дно бурного правого притока. Перешли его по двое стенками и лесом напрямик вышли к тропе, идущей в верховьях Маньи. Никакой дороги вопреки информации с карты в долине реки не существует. Симаков сбегал на противоположный берег и убедился в этом, обследовав долину по всей ее не очень большой ширине.

Серега — молодец. Вместе с нами на самом сложном участке экспедиции кроме него идут еще Володя Шадрин и Дима Гафиатуллин, но Серега Симаков сознательно или нет, великолепно один выполняет все функции вспомогательной группы. Он дает мне отдохнуть. Я плетусь в хвосте группы, глазею по сторонам, а иногда даже позволяю себе остановки для фотографирования.

В долине Маньи мы допустили простую ошибку в ориентировании. При переходе с карты масштаба 1 : 200 000 на 1 : 500 000 не перестроились и несколько преждевременно начали набирать высоту по тяжелому склону с высокой мокрой травой, но поздновато поняв ошибку, благоразумно вернулись к реке.

За 10 минут до обеденного привала хлынул холодный сильный дождь в сочетании с порывистым ветром. Стало противно. Через 15 минут выглянуло солнце. Стало приятно. Сейчас снова противно. Дует сильный ветер, и из-за горы несутся прямо на нас тучи.

— Господи, пронеси! Господи! — выкрикивает заклинания Рафинад.

К концу обеда разболелась шея от непрерывного поворачивания на запад. Оттуда дует сильный ветер, и налетают тучи.

Ошибка, а вместе с ней дождь повторились после обеда. Теперь мы стали жертвами генерализации «пятикилометровой» карты, а также моей глупости. Ни с того ни с сего, ни разу за день не заглядывая в карту, я решил давать советы Сереге. Благодаря этому вмешательству перевалили в долину Парнука не самым простым способом. После короткого спуска вниз по его долине встали на ночевку. День получился сродни вымученному преферансному «шестерику» — тяжелый, трудовой, который мало чего дал, но принес удовлетворение.

Утром решил идти спокойно и не спеша, так как вчерашние рывки меня порядком вымотали. Два перехода шли напрямик по негустому смешанному лесу, потом еще четыре перехода по тропе под дождем. Над кронами деревьев возвышаются остроконечные вершины гор, временами заволакиваемые облачностью. Рафинад восхищается этой красотой и рекомендует построить здесь кемпинг. Я послал его с этим предложением к Боре Васину, он, по-моему, не пошел.

Обед был под жестоким дождем, долгим, сильным и непрерывным, именно таким, каким проверяется стойкость. Мы с Рафинадом и Фредди обосновались у большого камня, накрыв его целиком куском полиэтилена. Ветер завывал, бросая под тент пригоршни воды, но все же минимальный уют был создан.

Самое жуткое — после обеда надевать мокрую одежду, а поверх нее взваливать рюкзак. Пошли. Дождь. Слева остается простой перевал. Хочется идти туда, а не вправо под темные, страшные, точно ртутью налитые тучи. Ветер вырывает карту из рук. Успеваем убедиться, что нам направо. Скользкие камни, дождь. Озера. Первое, второе, третье. Второе своей С-образной формой напоминает известное озеро Псенодах на Западном Кавказе. Воспоминания о Кавказе, его знойных пляжах, наполненных солнцем, не поднимают настроения. Наконец, четвертое, очень большое (более двух километров длиной) озеро. Почти наполовину оно покрыто льдом. Настроение упало от вида круч, спадающих к озеру. Некоторые из нас, похоже, и не видели раньше таких неприветливых осыпей и плит.

Краткое совещание. Дождь. Решаем подниматься по скальным полкам на точку, кажущуюся наинизшей в гребне. Временами она пропадает из виду в облаках. Очень медленно и аккуратно вылезаем на седловину. Согласно записке мы на перевале Пион.

В долину Повсяншора ведет кулуар, забитый снегом. Он весьма крут, а кроме того в верхней части снег покрыт предательской корочкой льда. Лайка, которая несколько дней неотступно идет за нами, скулит от страха. Спускаюсь вниз лицом к склону. Поскальзываюсь, но удерживаюсь. Мною овладевает испуг. Я замираю, успокаиваю дыхание, отвлекаюсь, стою, как штангист перед решающей попыткой (будучи верующим я, вероятно, перекрестился бы), и подчеркнуто медленно продолжаю спуск.

Мимо меня кубарем с ужасом в глазах проносится наша несчастная псина. Ниже она врезается в Рафинада, и это позволяет ей вскочить на лапы. На ночевку встаем на дальнем конце большого озера. Дров почти нет. Андрюха Зорин — молодец, сходил за ними куда-то вниз. Снова припустил дождь. Насквозь сырые залезли в палатку.

ВЛАДЕНИЯ ЦАРИЦЫ

В начале третьего перехода миновали очень красивый прорыв ручья Повсяншор. Я фотографировал бушующий поток, стоя на вершине утеса, с которого мог спрыгнуть на противоположный берег — так сильно нависал он над руслом ручья. Чуть ниже очень красивый водослив — сплошное бурлящее месиво.

Далее тропа поднимается высоко над рекой. За четвертый переход подрезали лесом стрелку рек Повсяншор и его правого притока. Вот откуда мы увидели Манарагу в ее полной красе. По моему требованию осуществили остановку, так как у меня кончился запас из шести пленок, переносимых непосредственно в кофре.

На следующем переходе потерялся Дима Гафиатуллин. Шел-шел и вдруг не идет. Маразм полный. Событие это, к сожалению, съело значительную долю полудневки, нервов, усилий и свежесть голосовых связок. Мы разбились на три группы и в общем-то тактически грамотно построили поиски. На берегу живописного водоема, в глади которого отражаются все зубцы Манараги, Диму накрыл крик Рафинада.

Где-то под Манарагой нас поджидает оператор Володя Романенко. В устье одноименной реки должен быть сооружен тур с информацией о его местонахождении. Тура нет. Организуем обед. С Андреем Зориным сходили вверх по Манараге. Прошли километра два, никаких следов. Идиотизм. Я сгоряча сунулся в реку в первом попавшемся месте, был сбит потоком, ударился коленом о камень и не без труда на четвереньках вылез на берег. Фила (Володи Романенко) нет.

Под угрозой хмурых туч ставим палатку и откладываем принятие важных решений на сытый желудок. В это время с противоположного берега Косью нас окликают. Это Миша Басуков и Леша Чащин из вспомогательной группы Николаева. Они возвращаются с восхождения на Манарагу:

— Ваш кинооператор живет в балках, в трех-четырех километрах выше на правом берегу Манараги. Оттуда обычно поднимаются на гору.

Почему же Фил за десять дней не удосужился выстроить тур в устье реки? Ситуация дурная, поскольку только что приняли решение провести на стрелке две ночи. Теперь кажется логичным перебираться к Володе. Но уже расслабились, разбили лагерь. Наконец, надумали идти к нему завтра спозаранку.

У меня разболелось колено. Натер его вонючей, ударяющей в глаза мазью. Все немного попикировались по поводу вариантов дальнейших действий. Настроение мое, ставшее переменчивым, как горная погода, упало. Я залез в палатку и засел за дневники.

Часа через два энтузиасты, посетившие Фила, вернулись вместе с ним. Володя и не собирался оправдываться, он указал рукой на развалины тура буквально в 20 метрах от нашей палатки на противоположном берегу реки Манараги. Кто-то разрушил тур! Вообще, по словам Володи, тут бродит масса народа. У него уже украли банку с голландскими сосисками, томатный соус и что-то еще. Это вам не глушь Сянькихусапа!

В становище Феллини 3—4 балка и балок-баня, притащенные сюда волоком зимой. Кругом, разумеется, загажено, как всегда в подобных местах.

Весь подъем на Манарагу можно разделить на четыре части — лесная, луговая, курумники и простые скалы. Последние можно обойти по тропе, серпантином виляющей между валунов.

Манарага — царица гор. Ее причудливо зубчатый гребень воплощает в себе красоту Уральских гор. Пожалуй, на Урале больше нигде нет такой длинной стены отвесных сторожевых башен. До 1927 года, пока А.Н. Алешков не определил Народную высшей вершиной Урала, главной горой в этих краях считалась Манарага. Хотя она на 200 м ниже Народной, царственная обособленность ее положения создает впечатление величественности.

Прекрасен вид в сторону массива Колокольни. Правда, на переднем плане он перекрыт второй справа, наиболее высокой башней Манараги. Разочаровала Народная. Гора как гора. Кажется, что она припудрена снегом, в действительности же вблизи вершины для нее характерен выход каких-то светлых пород. Кажется, по крайней мере десяток гор Народо-Итьинского хребта не уступает Народной по высоте, а несимметричная Защита вообще выглядит выше.

Андрей Зорин поднялся на Манарагу от балков (4 км пути и 1150 м набора высоты) за 1 час 47 минут. Ну и силен же он! Мне по дороге не повезло. Спасая фотоаппарат от камня, спущенного нашей лайкой, подставил ногу. Ступня, приняв удар на себя, мгновенно опухла.

С высшей башни Манараги спускаемся вниз прямо по восточной стене — по скальным полкам, а затем по снежнику. Серега Симаков поделился лыжными палками, и мы быстро глиссировали по снегу. Перейдя на камни, почувствовал, как болит ступня. Даже про колено забыл.

Доковылял до лагеря. Там чревоугодничество. Сварил клецки из муки и яичного порошка. Отлично пошли под уксусным маринадом с черным перцем. Пекли лепешки. Баня с окунаниями в студеную речную воду. Гамма удовольствий!

БЕЗЖИЗНЕННЫЕ СТОЛЫ

Высшая вершина Уральских гор — гора Народная имеет высоту 1895 м. Уловив окно в непогоде, пошли на вершину ночью. От лагеря на берегу озера в истоках Манараги поднялись на огромное предвершинное плато. Дул сильный ветер. Временами налетал дождь, холодный как коктейль. Вершина испещрена надписями и завалена всяким хламом — от памятных табличек и полустертых бюстов до громадных газовых баллонов, затащенных в честь юбилея какого-то нефтегазового комплекса. К палаткам вернулись, когда солнце, которое до этого медленно плыло над горизонтом, стало подниматься вверх.

Утром, да и весь день — дикий ветер. Миски разлетелись по всему склону, и пока я бегал их собирать, пригорел омлет. Постоянство данного блюда в нашем меню — излюбленная тема критических замечаний большинства участников. Но так ли уж велика наша вина, что мы не смогли раздобыть перед экспедицией обычного сублимированного мяса, не говоря уже о сырокопченой колбасе?

К северу от Народной горы потеряли свою привлекательность. Удивительно безжизненные плосковерхие столы. До Северного Лезвия шли по крупноблочным валунам, дальше потянулись скучные травянистые склоны и гребни. На перевале в долину Игнатий-Шора стоят жутко грязные балки каких-то буровиков. Что и зачем они бурят, мне показалось, не знают и они сами.

В долине Николай-Шора скользко от подберезовиков. Сколько их уродилось в июне на Приполярном Урале! Грибами и тортами отметили очередной день рождения, на этот раз Сереги Симакова. Именинник хочет играть в карты, но Боря уже спит. Серега резюмирует:

— В походе только и делаете, что жрете, спите и рюк тащите. Вот радость!

Третий день созерцание природы напоминает изучение прически совершенно лысого человека. Лишь в средней части реки Кузьпуаю пейзаж разнообразился колками лиственничного леса и небольшими очагами зарослей ивы и карликовой березы.

Впервые широко использовали подножный корм и в обед сварили царский суп в двух котлах. Чего в них только не было — обычный суп с картошкой, свеклой, луком и колбасой плюс свежий зеленый лучок, сушеная томат-паста, грибы, приправы и, наконец, лимонная кислота, привносящая вкус сметаны. Пальчики облизали. На десерт желающие углубились в заросли жимолости со спелыми ягодами. И это в июне на Приполярном Урале. Вот лето выдалось!

Вниз по Кожыму идет хорошая дорога, вверх — похуже. Главная заворачивает в долину Кузьпуаю. Идем левым берегом и приближаемся к броду через Кожым, о котором я постоянно переживаю уже не меньше недели, настраивая участников на жуткую переправу вплавь на рюкзаках. Однако жара сделала свое дело. Брод найден, река переходится даже без раскатывания болотных сапог.

Дневка прерывалась только едой, разговорами о ней, воспоминаниями о ней и мечтами о ней. Теперь я знаю, что Саня Корж и Разборыч первым делом, как вернутся из экспедиции, пойдут на рынок и по любой цене купят маленького молочного поросеночка. Я тоже куплю мяса, фруктов, морковки корейской. А пока меня удивил Боря Васин, несущий личное доппитание. Где-то ближе к ужину он достал пачку печенья и съел ее.

Я все острее ощущаю свое единение с природой. Меня уже почти не донимают комары, я равнодушен к дождю и моюсь речной водой. Хожу почти без головного убора. Нос мой сгорел уже не в первый раз, и это не беспокоит меня. По-видимому, наступил пик формы.

На первом переходе налетели облака, пошел дождь. Показалось, что это надолго. В начале третьего перехода наткнулись на жилища манси-оленеводов. Курильщики бросились за папиросами, а затем выменяли 200 г спирта на 2 кг свежей оленины. Леня Полянский и Вова Шадрин готовили ее на обед с луком и грибами. Вот была поэзия!

Под горячим солнцем идем к Большой Бадьяю. Сначала по цветастой луговине, богатой голубикой и морошкой, затем лесом какого-то нового типа — те же деревья, а вдобавок к ним густой труднопроходимый подлесок из карликовой березки. Неужели это первый привет от грядущих препятствий?

До границы леса, как хотелось бы, мы не дошли, но это связано не столько с тем, что плохо шли, сколько с тем, что лес по долине реки Большая Бадьяю распространяется значительно выше, чем указано на карте. За последние годы даже в таких удаленных районах проложено много новых дорог, троп, изменились контуры леса. Все это еще не успело отразиться на картах, по которым мы идем.

ЛЕМВАИЗ

С вечера поленились накрыть палатки тентами, пришлось выскакивать и исправлять недоработку ночью под ливнем. После этого отогрелся и так сладко уснул, что не слышал объявления подъема. Проснулся, когда в палатке почти никого не было. На завтрак огромное количество перловой каши со шкварками и подгоревшими грибами. Не представляю, смог ли я употребить хотя бы ложку этого «прелестного» блюда в домашних условиях? Кашу доесть с грехом пополам успели, а вот собираться в дорогу пришлось под дождем.

За четыре перехода зашли в дальний исток Бадьяю и почти поднялись на крутой перевал в долину Малой Лемвы. Путь можно было упростить, если часть высоты набирать по предыдущему истоку. Так прямее, и не пришлось бы корячиться, облезая поверху небольшое ущелье. Весь пятый переход под непрекращающимся холодным дождем искали воду для обеда. К моменту отыскания крохотного родничка среди неоглядной россыпи камней успели подняться выше нижней кромки облачности и потеряли видимость. Начался сильный ветер. Очень странное и малоприятное сочетание — туман и ветер.

Обед на мокром ветродуе состоял из моментально остывшего омлета и больше противостоявшего стихии киселя. Последний, как глоток коньяка, проник в душу и согрел тело. Ненадолго, минут на
десять. Надел всю имеющуюся одежду, но все равно трясусь мелкой дрожью.

Послеобеденный отдых на ветру под дождем напоминает жесткий эксперимент по выживанию в экстремальных условиях. Решаем сразу идти на север, боясь очутиться на восточных склонах хребта. Когда местонахождение становится малопонятным, решаю спуститься ниже облачности. Отвратительный спуск по крутым мокрым камням, пересеченным несколькими скальными выходами. Неожиданно оказываемся на берегу крупного горного озера, принадлежащего, судя по всему, бассейну реки Большая Тыкотлова. Итак, мы оказались на восточном склоне, чего, собственно, и опасались. Ошибка была вызвана игнорированием восточного склонения, достигающего здесь двадцати градусов.

Рафинад вызвался дежурить вместо Димы, ссылаясь на сложные погодные условия. И это при том, что под обоими глазами у него синяки, причиной которых является удар лбом о камень при падении на снежнике. Леня попросил составить палатки тандемом и организовал кухню в пространстве между ними. После этого он хладнокровно уселся в этом кубрике и начал готовить составные части сложной смеси для производства торта. Над ним продолжал выть ветер и сеять дождь. Я осторожно намекнул ему, что при такой погоде не грех было бы обойтись и без излишеств.

— Чем хуже погода, тем приятнее побаловаться чем-то вкусненьким, — пояснил он мне, вываливая в смесь горсть изюма.

Я из сочувствия немного походил вокруг, но так замерз, что в конце концов забился в палатку. Переодеться уже не во что. Особенно пострадала наветренная, левая часть тела. Насквозь сырые рубашка, свитер, анорак. Что делать? Анорак и рубаху бросил в ноги. Они не греют. Мокрый свитер надел на голое тело и залез с головой в спальник. Вскоре обнаружил, что лежу в луже. Но пока тепло. Рядом играют в карты. Слева в преферанс, справа в покер. Задремал. «Облачность поднимается!» — этот крик выводит из забытья. Вылезаю из палатки, осматриваюсь. Ветер не ослабел, но появилась видимость. Сзади виден мрачный холодный склон. Трудно поверить, что три часа назад мы спустились по нему. Впереди слева появилась вершина Лемваиза, или, по крайней мере, предвершина. После нудного анализа различных вариантов решили немедленно взойти на Лемваиз, а утром продолжать движение и спуститься в долину Большой Тыкотловой.

Поднялись за 55 минут. Вершина — почти идеально ровное плато. В туре лежит записка отважного путешественника-одиночки Николая Александрова из Печоры от 1 сентября 1989 года. Он с 8 августа того года шел сюда от поселка Полярный.

С запада дует сбивающий с ног ветер, невозможно заглянуть вниз, куда круто обрывается плато. На спуске ломается фотоаппарат. Не закрывается шторка. Я в отчаянии. Не могу отснять значительного куска Полярного Урала. Почти всю ночь не сплю от холода и сырости. Наконец все же засыпаю с чувством странного удовлетворения от никому не нужного восхождения на Лемваиз и горечью из-за фотоаппарата.

ГРИБЫ И ПАСТИЛА

Утром солнечно, но очень холодно. Завтрак подают прямо в постель. Кое-как собираемся и выходим полдевятого, на час позже обычного. Надеваем на себя все, что имеется, и начинаем скатываться по снежникам в долину Тыкотловой. Между прочим, долина вполне приветлива, в конце перехода уже изнемогаем от жары. Теперь мы раздеваемся, умываемся, чистим зубы.

В долине дивное количество грибов. Собираем их поначалу без разбора. Все переходы до обеда меня мучают мешки с грибами, привязанные к рюкзаку. Весят они килограммов пять и болтаются в такт каждому шагу. Это действует на нервы. Больше не понесу, тем более грибы здесь на каждом шагу.

На обеде, мне кажется, Леня сэкономил массу продуктов. Был омлет с грибами, грибы в «сметане», грибы жареные, грибы припущенные, просто грибы, грибы, грибы... Меня хватило на две миски с верхом, после чего я откололся.

Восточные склоны, несмотря на пасмурную погоду, по-прежнему более приветливы: здесь нет таких пронизывающих ветров, ближе лес, к горам начала возвращаться красота, утраченная ими севернее Народной.

Да, главное — Крот секунд за десять починил мой фотоаппарат! Поковырялся в шторках ножом, чего-то поддел, и он заработал.

После грибного обжорства в обед почти четыре полных перехода шли глухим пригожим лесом. Снова грибы, грибы, грибы. Вначале они вызывали отвращение, потом все же решили брать, но только белые. Таких красивых грибов я раньше никогда не видел. Хотя нет, видел на картинках в детских книжках, но всегда считал, что в действительности таких крупных, пухлых и румяных грибов не бывает. Вот бы сюда детишек, тех, что радуются каждой червивой сыроежке в пригородном лесопарке!

Перед речкой Петравож обширная заболоченная луговина, усыпанная белыми пушистыми цветочками. Издали я принял ее за снежник, лежащий на солн-цепеке. Потом пошел исключительно ухабистый рельеф, поросший высокой травой и густыми зарослями карликовой березки. Из-за них не видно, куда ставить ногу. За десяток минут рухнули по пять раз: то яма по пояс, да еще с водой, то острый камень, торчащий на уровне колена.

— Квист, тяжело, отпусти меня домой, — полушутя сказал Рафинад.

Я отпустил, но он не пошел.

Обосновались в неожиданно живописной, прижатой левым бортом вплотную к скалистым горам долине Петравож. Напротив нас высокие прижимы, а у нас — мягкая полянка со мхом. В настоящем густом лесу ночуем последний раз. Кругом покрытые зеленью сопки, почему-то напоминающие долину реки Чепси возле Фанагорийской на Западном Кавказе.

Дождь вел себя по-джентльменски: дразнил весь день, но дал поставить палатку, поужинать и забраться в сыроватые по его же инициативе спальники.

Рядом с нашим лагерем на дереве варварская надпись «Мальцев 90». В конце первого перехода пересекли Петравож. При этом из-за потертости на сгибе голенища набрал полный сапог воды. Заклеивал его экстренным методом: намазал резиновый клей, дал ему чуть-чуть подсохнуть и налепил снаружи лейкопластырь. Полдня он выдержал, несмотря на кусты, заросли, броды.

Общая усталость начинает сказываться. Я стал мерзнуть даже при плюс 10 градусах. С удовольствием иду в перчатках. Первые три перехода прямо летел на крыльях, потом внезапно «сел» и два последних откровенно дотягивал до обеда.

Идти первым никто не хочет. Даже забавно. Все взгромоздили на себя рюкзаки и стоят, ждут чего-то. Первому принадлежит максимум влаги с кустов и деревьев, вся паутина и какая-никакая ответственность за выбор пути. Первый не может включить автопилот. Чаще всего первыми трогаются Серега Симаков или Андрей Зорин. К сожалению, лидерство второго зачастую бессмысленно для других. Андрюха включает такую скорость, что все отстают, и второй оказывается фактически вторым первым, поскольку он не в силах детально повторить путь Андрея. Андрей Зорин несомненно самый физически сильный участник экспедиции. Неспособность идти медленно, пожалуй, единственный его недостаток. Это раздражает других. Действительно, идешь в гору и пыхтишь, вдруг мимо проносится Андрюха с такой скоростью, что ты вроде бы даже и не идешь. А то, как сегодня — вдруг исчез, а потом появился стоящим метрах в двухстах впереди.

Мы стали более раздражительны и более чувствительны к погоде. Хмурая погода — мы мрачно сидим и молчим на привалах. Чуть появляется солнце — оживление, шутки, смех.

На перекусах появилось новое блюдо — пастила. Это жуткая кислятина, набивающая оскомину. Кубанские бабушки, у которых «затарился этим харчем» Сережа Ткач и делающие на нем «обалденные бабки», могли бы класть побольше сахара.

ВЕЧЕРНЯЯ ВЕРШИНА

Дошли до реки Хаймаю. Весь день очень удачно выбирали путь. Продвинулись на север «по полету птицы» на 20 километров — пять масштабных квадратиков двухкилометровой карты.

Живописны оставшиеся в стороне от нас верховья ручьев Петравож и Хаймаю. На ночевку встали на гальке метрах в трехстах ниже устья правого притока Хаймаю. Рядом гора 1414 м с эффектным обрывистым каром. Внутри него на высоте 950 м залегает озеро Лымъя-ты длиной около километра. Хочется сходить туда, но надо экономить силы (в один конец около 5 км). Гора обрывается к озерной глади скальными отвесами, тогда как практически со всех других сторон она легкодоступна. Вершина ее смещена к югу, и если с нее и видно озеро, то лишь его незначительный северо-восточный фрагмент.

На 75-й день путешествия (6 июля) местность была проходима во всех направлениях. День состоял из двух частей — перемещение экспедиции в долину Хулги и восхождение на гору 1435 м. На первом этапе развили невероятную для походов по бездорожью скорость — 5,4 км/час, поддерживаемую свыше четырех часов. Характер местности — тундра, пересеченная несколькими долинами неглубоко врезанных рек. Прекрасное название этой местности придумал Серега Симаков — Восточный Коридор. Справа и слева горы, а мы идем в их исполинском распадке перпендикулярно рекам, выскакивающим и снова исчезающим в горах. Растительность — чахлая трава, изредка низенькая березка, которая вовсе не мешает идти. По лощинам прячутся островки ивы чозении, служащие нам поставщиками топлива. Тундра абсолютно сухая, видимо, она отлично дренируется многочисленными реками — вот с чего можно брать пример работникам наших заболоченных футбольных полей!

Пересекли следы вездеходной дороги на перевал Хайма, которые встретились, как водится, не в том месте, где их можно ожидать, глядя на карту.

На первый взгляд это противоречит здравому смыслу, но самый неприятный момент в походе всегда приходится на привал. Это команда начальника нынешнего участка маршрута Сергея Симакова: «Под рюкзаки!» Сейчас он придумал альтернативу. Если следующий переход заканчивается обедом, ужином или перекусом, он говорит:

— Э, пошли халву хавать!

Если переход не заканчивается ничем выдающимся, то командует:

— Пошли в поход!

На 19-м километре случился сюрприз-перекус шоколадом с орехами и изюмом (!) в честь 2500 километров, протопанных нами от Магнитогорска.

Место очередной дневки выбрали между вторым и третьим левыми притоками Хулги, берущими начало на склонах горы 1435 м. Гору эту я планировал пропустить еще дома. Мне казалось, что желающих восходить на нее не сыщется. Я ошибся, чем и был приятно удивлен. Серега Симаков, Разборыч, Андрюха и Леня составили отважную четверку для штурма вершины. Первоначально Серега хотел посвятить ей часть дневки, а потом он принял решение взойти на нее сегодня же. Без десяти восемь они ушли.

Гора находится в истоках Хулги. Она гораздо выше и явно примечательнее всех окрестных вершин. Западный склон представляет собой крутые скальные сбросы, восточный значительно положе. Гора сложена из курумника, покрытого местами снегом. Наиболее красивый вид на гору открывается с юга, откуда она выглядит остроконечным пиком. Плато на вершине, подобное тому, что на Лемваизе, отсутствует. На вершине старый, частично разваленный триангопункт. Сложен тур.

Записки нет. Официальное название этой вершины на стыке Полярного и Приполярного Урала — Грубеиз. В туристской среде гора имеет другие названия: от Южного Пайера до Северной Колокольни.

В этом месте Уральский хребет значительно сузился. В дрожащей вечерней дымке, за грядой невысоких пологих увалов видна синева Большеземельной тундры на северо-западе и Приобской равнины на востоке.

Склоны окрестных гор покрыты бесконечными полями каменных россыпей. Лишь глубоко в долинах вдоль узких ниточек рек вытянулись полосы северного редколесья.

Район посещается путешественниками крайне редко. Основные причины этого состоят в его значительной удаленности от населенных пунктов и невысокой концентрации интересных туристских объектов.

В ожидании отважных я бродил по левобережью Хулги, собирал грибы и обнаружил интересный снежник в каменном каньоне второго притока. Снежник подмыт ручьем, и в своде его стометрового тоннеля зияют, словно осветительные лампы, протаявшие отверстия.

Когда в десять минут первого ночи я увидел Андрея, идущего с горы с полным мешком грибов, а потом такими же и всех остальных, я остро почувствовал прилив счастья, поняв, что с ними ни я, ни экспедиция не пропадут и будет достойное завершение. Видно, нам «очень нужно пройти четыре четверти пути».

Володя Шадрин и я приготовили восходителям грибы и чай. Они не ждали встречи и, по-моему, были приятно удивлены. Они собирались жарить грибы, а те уже готовы.

На дневке большинство пошло поглазеть на диковинный снеговой каньон, разрекламированный мною. Особенно долго лазил по нему Володя Романенко с кинокамерой. Рафинад, начинающий рыбак, тем временем наловил в жиденькой речушке отменных хариусов. Вот молодец! Мы с Серегой Симаковым уединились на галечной отмели и скорректировали дальнейшие планы. «Разминка» закончилась. Перефразируя известную мысль о том, что марафон начинается с 35-го километра, можно сказать: «Экспедиция начинается с 77-го дня». В ближайшие пять дней надо, кровь из носу, пройти 160 км, а дальше будет еще напряженнее. Не знали мы, лежа на теплых камнях, какие испытания готовит нам природа уже завтра.

После обеда нежданно-негаданно прозвучал призыв Лени:

 — Идите полдничать, еда готова, но сначала принесите дров!

— Мне такой полдник с ультиматумами не нужен, — вспылил Рафинад. — Кто-то просто не выполняет своих обязанностей!

Некоторое время спустя он приволок огромную охапку хвороста, но есть так и не стал. Подошел Феллини, запряженный в нарты с дровами. «Кто-то» же, чье внимание была призвана привлечь голодовка, ничего не понял.

ПОТОП

Основательным испытанием для участников путешествия оказался жуткий циклон, бушевавший над Уралом пять дней и ночей с 8 по 12 июля. Ледяной непрерывный дождь с ураганным ветром покрыли вершины гор снежной шалью. По тундре сплошь несется вода. Прямо по траве, по кустам. Крошечные ручейки распухли, и каждый из них представляет нешуточную опасность при переправе.

Преодолевая постоянное искушение завернуться в кусок полиэтилена и никуда не идти, продолжаем шагать... Один переход сменяется другим, а дождь как лил, так и льет. Дождь и сильный ветер. При переправе через реку Колокольня черпанул обоими сапогами. Виднеющееся слева в струях дождя горное озеро, вероятно, очень красиво. Но я удостоил его лишь беглым взглядом из-под капюшона, по которому барабанит дождь. Я скоро свихнусь от этой дроби. На привалах бросает в неудержимую дрожь. Короткая остановка. Без разбора запихиваем в рот скудный перекус, и снова в путь по пустынной, как полотно, не тронутое кистью художника, тундре.

В обед подошли к одинокому скальному останцу, напоминающему мужчину в шляпе, сидящего на корточках. Это скала — идол Валет, предмет паломничества местных оленеводов. Вокруг ворох амулетов, обглоданных костей, медных денег.

Пожалуй, из валяющихся под скалой предметов можно развести костер, но, опасаясь обидеть религиозные чувства пилигримов, вытаскиваем примусы. Я дежурный. Меня колотит дрожь, бешеная дрожь, я не в силах ее унять. Со мной такого никогда не было. Долго пытаюсь окоченевшими пальцами достать коробок и поднести горящую спичку к горелке примуса.

Чуть согреваюсь у пламени, оказывается, нынче не так уж худо быть дежурным. Все сидят тут же под тентом и активно помогают. Обед готовится очень быстро, еще быстрее он съедается.

Одна минута удивительного счастья включает в себя бултыханье в горячей воде при мытье посуды, а выход на дождь, сворачивание тента и надевание рюкзака — потрясающий кошмар. Кое-как прихожу в себя к десятой минуте после выхода. Чувствую себя глубоко несчастным.

Доходим до Мокрой (как тонко подмечено!) Сыни, тут натыкаемся на развал стоянки оленеводов. Полно дров. Пытаемся тщетно высохнуть под продолжающимся дождем у костра. Ложусь спать. Левый рукав свитера абсолютно сырой. Руки и колени опухли от холода, ресницы опалил костром. Засыпая, думаю о том, что в аду этого дня вступили на территорию Полярного Урала и Ямало-Ненецкого автономного округа, о чем никто не вспомнил.

На второй день потопа к дождю добавилась плохая видимость. Обед готовили на примусе. Остальные минут сорок пытались под проливным дождем развести костер. Развели, но дрова — дрянь. Лапша-спагетти проскочила, как вспышка молнии, и снова наступил голод. Символически постояли у негреющего костерка несколько минут и пошли дальше.

Дождь струями стекает в сапоги по капроновым штанам. Кроме того, начинает течь и левый сапог. Короче, аут! Полные сапоги холодной воды, которая постоянно обновляется. На Северной Харуте увидели стойбище оленеводов.

— Может зайдем, обсохнем? — неуверенно предложил Леня.

Я решительно протестовал, может быть, даже чересчур решительно.

Перед самой Чигим-Харутой дикие заросли черти чего выше человеческого роста. Все они опрокидывают на нас литры ниспосланной с неба воды. Река дикая. Серега несколько часов вел тщательную разведку брода, найдя напоследок теоретически пригодное для переправы место.

На ночь разделили на всех две завалявшиеся в аптечке таблетки димедрола. Они не помогли. Когда я проснулся в первый раз, Володя Романенко еще стоял под дождем у костра и пытался что-то сушить. Я пожелал ему спокойной ночи и вернулся в свое ложе, напоминающее смирительную простыню.

10 июля началось с большой неприятности. Заболел Володя Шадрин. Его колотит озноб, жалко смотреть. Больного надо куда-то эвакуировать. Решили отвести его к тем оленеводам, чьи чумы видели вчера после обеда. Отправляем вместе с ним и Диму Гафиатуллина. Кто их поведет?

Я считаю, что наиболее этично сделать это Боре Васину, который вовлек ребят в эту авантюру, не подсказав, какую при этом надо иметь одежду. Меня никто не поддержал, а Боря категорично возразил:

— Меня ждет жена на Нярмаяхе. Я уже прошел 78 дней.

Остается Серега Симаков, бедолага. У него из глаз текут слезы. Он хватается за последний шанс и предлагает Боре жеребьевку.

Положение спасает Леня. Он неожиданно вызывается «проводить детский сад на прогулку». Леня, жертвуя собой, разрубает узел всех проблем. Торопливо решаем организационные вопросы, договариваемся, когда встретимся с Леней в поселке Полярном.

Переправляемся через Чигим-Харуту без приключений (несмотря на дождь, уровень воды к утру спал сантиметров на 15), машем руками Лене, Володе и Диме и исчезаем в мороси тумана.

ЛЮДИ

Нынче лучше, чем вчера, но все равно противно. Впечатлений никаких, почти автопилотаж. После обеда был чуть ли не в предобморочном состоянии, кружилась голова. Шлось плохо, натер мозоль. Вечером впервые в жизни вкатил неразбавленного спирта. Эффективнее димедрола.

В разгар одного из переходов очередного дня натыкаемся на чумы оленеводов. Мы просимся к очагу. Молодая женщина выскакивает из-за занавеси и принимается молча разжигать костер в центре жилища.

Коми очень гостеприимны, рады встрече, рады нашему интересу к ним. Туристы у них бывают «довольно часто, в прошлый год были». Отказаться от их угощений невозможно. Мы словно путники пустыни, которые не пили несколько дней. Рамки приличия пытаются бороться с животным голодом. Если кто-то и был не вполне пристоен при этом, я не смею того осуждать.

Обед. Это ритуал, священнодействие. Во время разливания супа по мискам большинство не может оторвать взгляд от работы рук дежурного. Серега Симаков стоит, потупив взор, неподвижно, как древнегреческий атлет. Саня Корж демонстративно отводит взор и тщательно изучает что-то над головой. Васин замер в позе вратаря, готового отразить 11-метровый удар.

Еда. Все едят подчеркнуто медленно, тщательно и долго пережевывая пищу передними зубами. При этом миска держится в руках, чтобы заодно согреть их и не дать ветру унести бесценное тепло медленно съедаемого блюда. Манная каша с изюмом в моей миске — это моя религия, икона, на которую я молюсь, держа ее в руках, молюсь непрерывно и самозабвенно до тех пор, пока предмет моего поклонения не исчезает. Еще пара холостых движений по миске, покрякивание, почавкивание и неизменное:

— Спасибо дежурному, спасибо завхозу!

Еды не может быть много, ее может быть только мало и очень мало.

Все разомлели от еды и тепла. Пар от наших одежд вперемешку с дымом наполнил чум. В эти самые тяжелые дни экспедиции, когда пресыщение впечатлениями, адская непогода и убивающая усталость завладели нами, еда стала единственной радостью. Все остальное время и пространство занимали дождь, комары, болота, болота, комары, дождь...

Следы бушующей в тундре стихии проникают внутрь нашего недолгого убежища — дождь струйками стекает через отверстие в верхней части чума. В скверных условиях живут оленеводы-коми. Вот что писал о них в середине прошлого века в своих путевых заметках упоминавшийся выше М. Ковальский: «Зыряне (народность коми –– Н. Р.) в высшей степени способны к промышленной и торговой жизни; это народ, полный энергии, живого характера. Мужчины и женщины весьма стройны и красивы. Смотря на этот народ, полный жизни, на стройность и подвижность их тела, невольно удивляешься, отчего это племя так резко отличается от своих собратьев финнов (!! — Н. Р.). Зырянин оживляет эту мрачную страну севера».

Заплатив немалую цену, на исходе пятого дня «всемирного потопа» мы подошли к тому месту под массивом Хордъюса, о котором мечтали с Серегой, лежа на камушках в предыдущую дневку. Завтра последний на пятом участке день отдыха. Я настраиваюсь при любой погоде идти на штурм невидимой безымянной горы, что сейчас скрыта туманом где-то над нами, и назвать ее в честь О. Клера, одного из основателей в 1870 году в Екатеринбурге Уральского общества любителей естествознания. Решимость моя, скорее всего, является частью врожденного упрямства.

Пошла цепь мелких конфликтов и стычек. Крот и Рафинад поспорили по поводу приготовления ужина, но изначальная причина расхождения их взглядов состоит в разном подходе к вопросу о заначках еды, то есть сухариках, конфетках, откладываемых в обед и поедаемых затем на коротких привалах.

— Я не могу есть свою заначку один, а делиться ею потом жалко, — признается Рафинад, — поэтому все надо съедать сразу!

— Какой-то дурак, — перебивает его Симаков, — плохо натянул оттяжки!

Это был я:

— Чем болтать, взял бы и поправил!

Психанув, я выскакиваю под дождь в чем был и поправляю растяжку с демонстративной резкостью.

Феллини между делом неосторожно заявляет, что все троечники (речь шла о проблемах народного образования) — олухи. Фредди и Андрюха отчаянно бросаются защищать олухов.

Перед сном накинулись на меня с острой критикой планов на завтра и изложенных мною тактических «новинок», связанных с возможными вариантами разделения группы при восхождении на Пайер. Критика, как самоцель, заслонила здравый смысл.

Мне все надоело. Молчу, хотя запас моих физических сил, сдерживающих клокочущие внутри эмоции, подходит к концу. Мне противно. У меня болит ахиллово сухожилие левой ноги, у меня пучит живот. Идите все к черту! Я постоянно мерзну, даже когда для этого вроде нет никаких предпосылок. Мне уже начинает мерещиться. Камни, кажется, шевелятся. То это — взлетающая бабочка, то — автобус, отходящий от остановки.

ЖИВЕМ ДАЛЬШЕ

Утро, как и многие подряд до этого, не обещает ничего светлого. На гору кроме меня идут Серега Симаков и Андрей Зорин. Объясняю, что есть один шанс из ста, что прорежем облака и вырвемся к солнцу. Все остающиеся считают нашу затею дурью.

Мы уходим в совершенно безнадежный туман. Серега признается, что пошел для очистки совести с желанием вернуться через полчаса-час. Угрюмо и молчаливо бредем по камням вдоль реки. Андрей начинает орать какую-то песню. Это меня раздражает, но молчу и постепенно привыкаю. Продолжаем идти только потому, что никто не берет на себя смелость предложить вернуться. Вдруг, о чудо!

Видим сквозь облака диск солнца. Еще минута, и на него уже больно смотреть. Боже праведный, один шанс! Облака ползут вверх.

Местность открывается на секунду-другую, потом мы успеваем сориентироваться по карте. Ура! Теперь залезем. Облачность набегает и убегает. Теперь бежим и мы. Наконец разрываем облака грудью и пьем солнечные лучи, первые за семь дней преисподней. Окрыленные поднимаемся по крутому склону. С интересом прислушиваюсь к Андрюхиной песне.

Гора, названная нами пиком Клера, удивительного швейцарца-екатеринбуржца, находится в массиве горы Хордъюс, являясь в ней самой красивой вершиной. Ее основание — осыпные склоны, вершина — непростая для подъема скальная башня. На вершине обломки дюралевой вышки. Никакой записки не обнаружили. Оставили свое послание.

К северу возвышается массивный купол Хордъюса, стоящий своей громадой над удобным перевалом через Уральский хребет, которым издавна пользуются местные жители. Вероятно, именно поэтому южные, более высокие вершины массива для них не интересны, они лежат в стороне от «больших» дорог.

В районе пика Клера несколько живописных озер, покрытых наполовину льдом. К ним ведут очень крутые скальные кулуары со снежными пробками.

Какое удовольствие просто сидеть на солнце! Мы провели на вершине свыше двух часов, любуясь сказочным архипелагом гор, торчащих над океаном туч.

На спуске мы в обратной последовательности, словно самолет, заходящий на посадку, пересекали всю густую облачность. Андрюха с увлечением рассказывал разные истории своей жизни, я не перебивал его, хотя многие слушал уже далеко не первый раз.

В лагере, куда мы пришли точно к обеду, оцепенение, усталость и скука.

— Вы что, мужики, молчите, поругались, что ли? — спросил Андрей.

— Нет, тишиной наслаждаемся...

Наша восторженная болтовня неуместна. Пообедали, поспали, пополдничали, и я заступил на дежурство.

Ужин. Бульон, спагетти, мед, чай, сахар, галеты. Здорово! Компресс к левой ноге. Настроение прекрасное! Погода улучшается! Живем дальше!

ПРОСТЕНЬКАЯ ЗАДАЧА

На ближайшие два дня перед нами очень простая, в смысле ясности, задача — взойти на Пайер и дойти до железной дороги. Это около 90 км.

Ранним утром четверо желающих в очередной раз отправились в непроглядный туман в сторону, соответствующую на карте направлению на Пайер. Часа за полтора под дождем с диким ветром, который вновь напомнил нам недавний циклон, поднялись к озеру Кечпельто. Это довольно значительный водоем, в памяти он остался удивительно угрюмым. Тучи, словно птицы с огромными крыльями, проносятся прямо над нашими головами, заставляя пригибаться. К озеру со всех сторон, будто спадающие прямо с неба, круто спускаются осыпи. По озеру бегут пенные барашки волн и с шумом обрушиваются на безжизненные береговые камни. Дождь напоминает нам, что все это мы видим не на экране телевизора и нельзя покинуть кресло, чтобы поживиться чем-то из холодильника.

Мы обошли озеро и принялись подниматься вверх по камням, таким же, как на соседних склонах, таким же, как их собратья на Отортене, Неройке, Народной. Через минуту-другую мы оказались в сплошном молоке. Андрей, идущий в десяти метрах впереди, выглядел прозрачным призраком, который предпочел непогоду для осмотра своих владений в каменном замке Пайера. Мы шли, шли и шли гуськом, пока на одном из привалов я не предложил оставить эту обитель мрака и холода, где невозможно ориентироваться. Силы заканчиваются, поесть бы сейчас.

Андрей Зорин и оба Сереги — Разборов и Симаков не высказывают никаких сожалений и быстро начинают спускаться в той же молочной микстуре. Я спешу за ними, не раскаиваясь в содеянном. Меня лишь слегка угнетает мысль, что накануне не настоял на разделении группы, тогда ударная часть совершила бы траверс Пайера, а вспомогательная в это время несла бы грузы параллельно хребту. Понятно, что при этом варианте восхождение состоялось бы несмотря ни на что, поскольку ударной группе просто некуда было бы деться... Но я не настоял... «Воля волей, если сил невпроворот...»

Ниже озера на Правом Кечпеле самый мощный из всех виденных нами пока водопадов. Он имеет несколько ступеней, нижние скрыты под исполинской снежной пробкой, которая вряд ли растает в ближайший десяток лет. В пробке колодец, из его бездонных глубин доносится шум воды. Даже заглянуть в него страшновато.

После обеда свернули лагерь и шли, шли, шли... На последнем переходе под косыми лучами проглянувшего к вечеру солнца зашли в чудовищные заросли ольхи, полосами спускающиеся с гор. Худшую закуску в этот день трудно было придумать. Продираемся напролом. Ветви норовят хлестнуть по лицу, вцепиться в одежду, вырвать клок рюкзака. Защищаемся и уворачиваемся от этих ударов инстинктивно, как боксеры в конце пятнадцатираундового боя. Наконец, с ободранными в кровь руками, вываливаемся на узкую полосу бечевника левого берега Вонкуръюгана. Поздний вечер, теплый ветер, обилие дров. Но для ускорения готовим на примусах, дожигая последние капли бензина.

Утром на 86-й день пути, оказавшийся последним на пятом участке маршрута, встали в пять, а около семи уже бодро шагали на север. До обеда решили сделать пять переходов. Миновали вброд Янасшор, обошли слева массив Янаскеу. Затем приняли ошибочное решение идти в долину Яйю к обозначенной на карте дороге. Я перепутал увалы, в результате чего мы утонули в ивовой чащобе. В какой-то степени пришла на помощь старая вездеходная дорога. Когда-то прошедший здесь вездеход оставил след в виде подмятого ивняка, но кое-где заросли уже оправились от этого насилия.

Разразилась гроза. Молнии сверкали то справа, то слева, то прямо над головой. После каждой вспышки тщательно отсчитываю про себя секунды, умножаю полученное число на триста и определяю, на каком расстоянии от нас произошел разряд. Не знаю, насколько это опасно, но когда я не успевал досчитать до одного, было настолько неуютно, что холодок пробегал по спине. Промок до последней нитки. Настроение ни к черту. Сзади в затылок недовольно дышит Рафинад, он предлагал переждать грозу.

Без каких-либо предварительных признаков, что становится традиционным для предгорной тундры, натыкаемся на широченное русло Нангытъюгана. Переправа на правый берег. Дырявые сапоги составляют достойный дуэт продолжающемуся ливню. Откуда в природе столько воды?

В обед укрылись двумя полиэтиленовыми тентами, прижав их рюкзаками, на которых сидим по четверо друг против друга, как пассажиры в электричке или шахматисты в матчевой встрече. С краю сидит Рафинад, считающий долгом завхоза помогать готовить еду. После ухода Лени ему удалось несколько разнообразить наше меню, несмотря на то, что ассортимент продуктов не изменился. Саня держит на коленях примусы, а дежурный колдует с котлами.

Внутри этих посиделок даже жарко, но так тесно, что все тело затекает. К тому же мерзнет спина, на которую вплотную лег полиэтилен, а шевелиться противно еще и по причине насквозь мокрой одежды.

Гроза уходит на запад. Успеваю досчитывать до двадцати, тридцати. Спине что-то становится жарко. Неужели солнце?

Немного подсохли и пошли дальше по тому же вездеходному следу. Он круто лезет на вершину холма Яймыльк. О, здесь вполне приличная дорога. А что это за белая ниточка, тянущаяся километрах в пятнадцати поперек нашего пути? Да, ведь это — железнодорожная насыпь, а по ней словно крохотный червяк ползет поезд! Настроение моментально становится приподнято-торжественным. Погода тоже не предвещает гадостей. Ко мне возвращается утраченное великодушие. Сразу стало легче даже физически — бегу, любуюсь природой.

На станции Полярный Урал живет 23 человека и 17 собак. Через 40 минут должен подойти поезд Москва — Лабытнанги. Нам советуют ехать на нем до поселка Полярный. Наш не терпящий возражений отказ, вероятно, удивляет.

Мы начинаем просить хлебушка и чего-нибудь купить. Добрая женщина тут же выставляет уйму риса, пшена, сахара, масло, маргарин, хлеб, несколько банок кабачковой икры. Она отказывается и от денег, и от нашего предложения выслать им продукты потом. Рафинад делает мне замечание:

— Квист, ты сам говорил, что один день можно не есть. Тогда у тебя в миске плескалось пойло. Теперь ты это забыл...

Переночевали в душном балке. Почти не спали: то ли от обилия еды и комаров, то ли от перегрузок. Тем не менее мы после завтрака попрощались с гостеприимными хозяевами полустанка и бодро пошагали по шпалам мимо самого северного знака-стелы «Европа — Азия» на околице разъезда.

В 12 часов теплая встреча на берегу Соби напротив Полярного с уфимцами — очередной нашей группой поддержки. В нашу честь они зажгли сигнальный запал. Обнимаю Славу Малоярославцева, Мишу Абдрахманова, Аркашу, Олега, Сережу... Слава, медик, сразу делает комплимент:

— Мужики, да вы отлично выглядите. Вот Леня пришел немного диковатый. А вас я не ожидал такими увидеть!

РАССКАЗ ЛЁНИ

Вопрос о том, кому эвакуировать больного Вову Шадрина и Диму Гафиатуллина, решали трое: Рунд-квист — начальник экспедиции; Симаков — начальник данного самого трудного участка; Васин — протеже этих ребят. Разговор явно затягивался, и была опасность лишиться или начальника экспедиции, или специалиста по данному району. Поэтому я предложил свою кандидатуру, чтобы не обострять отношений в группе, к тому же я, наверное, лучше других знал этих ребят, так как работал с ними при подготовке к экспедиции. Элементарную медицинскую помощь я тоже могу оказать. Мое предложение было воспринято очень положительно.

Мы остались втроем — Вова, Дима и я. У нас продуктов на три дня, палатка, котелок, карта-пятикилометровка и спальные принадлежности. Теперь передо мной стоит задача в кратчайший срок доставить больного туда, где будут гарантированы его лечение и транспортировка домой. Я же должен вернуться на маршрут основной группы, присоединившись к ребятам в поселке Полярный.

Основная группа ушла, а мы остались пережидать дождь. Я забрал у Вовы все вещи из рюкзака, кроме спальника и личного, досыта накормил его имеющимися галетами и конфетами. Медикаментов больше давать пока не стал, так как, на мой взгляд, хватало утренних.

До чумов, которые мы видели накануне, не более полудня ходьбы. Предстоит пройти вчерашний перевал и вернуться в долину Харуты. К трем часам в тумане и под моросящим дождем мы подошли к чумам.

Нас прекрасно встретили, напоили чаем с сухарями и маслом, выслушали и предложили жить у них, пока больной не выздоровеет. Связи с «Большой землей» абсолютно никакой: «Вертолет прилетал на президентские выборы, теперь его не будет до следующих; вездеход с ветеринаром был недели две назад, теперь будет через месяц, а может быть, через два». Значит, пойдем пешком...

Больной ел, глотал пилюли и спал, его самочувствие улучшалось на глазах. Через два дня оно стало таким, что Володя был готов идти. К этому времени у нас оставалось четыре дня для выхода в поселок. Мы составили график движения, по которому через три дня мы должны выйти в деревню Епа, а если все будет складываться удачно, то и через два. По карте выбрали самый приемлемый маршрут. До Епы получалось 90 км по бездорожью. Самое сложное — переправы через реки, поэтому путь попытались проложить поближе к их верховьям. Максимальная скорость движения пешком по такой местности известна, поэтому для преодоления нужного расстояния необходимо ежедневно идти по 10 ходовых часов. Это 12 ходок по 50 минут с десятиминутными привалами. Получалось, что если обед с отдыхом будут длиться два часа, на сон останется часов 5—6. Этот график движения позволял, имея легкие рюкзаки и три дня предшествующего отдыха, за два дня выйти к поселку или, по крайней мере, вплотную подойти к нему. При этом третий день был бы резервным. Ребята поддержали меня, их особенно вдохновило, что в этом варианте предстояла только одна короткая ночь.

Мы предупредили о своих планах хозяев, приютивших нас. Они дали гостинцев на дорожку и подробно рассказали все, что знали о местности, по которой нам предстояло шагать. Особо ценной была информация о реках, через которые нам предстояло переправляться.

Легли спать рано, рано и встали. Попрощались с оленеводами Юрой, Федором и не спеша отправились в путь. Топать предстояло долго. На ночлег остановились в одиннадцать вечера, пройдя 42 километра. Все развивалось прекрасно, итог дня подарил полное ощущение удачи, уверенности в себе и в своих силах. Переправы были удачны. Больше всего запомнилась Кокпела. Шли по тундре и видели на десяток километров вперед, и вдруг оказались на краю каньона, в глубине которого шумели мутные воды реки.

Шестичасовая ночевка, и снова в путь. Появились первые неприятные признаки болот. Вскоре твердой почвы не стало вовсе. Ноги глубоко уходили в мох, движение напоминало ходьбу с высоким подниманием бедра. Так мы и подошли к реке Пага. Вид ее вверг меня в раздумья, быстро перешедшие в отчаяние. Наше спасение, я не преувеличиваю, было на противоположном берегу, перейти же Пагу вброд немыслимо. Мы молча пообедали — говорить было не о чем — и выбрали место для переправы. Пага здесь делает легкий поворот налево, почти вся струя смещена к правому берегу, врезается в него и уносится дальше.

Мы пошли. До желанного берега уже рукой подать. Вода наполняет сапоги. Мы подбадриваем друг друга и идем дальше. До правого берега не больше восьми метров. Ноги не достают дна. Я плыву. Ребята заняты тем же. Сапоги тянут вниз, рюкзак не дает высунуть голову из воды. Еще мгновение и струя буквально припечатывает нас к крутому глинистому берегу. С первого раза зацепиться за грязный край не удалось.

Но все-таки мы, насквозь мокрые под сильным дождем, стоим на спасительном правом берегу. Я понимаю свою ошибку и объясняю ребятам, что перед плаванием с рюкзаком стоит расстегивать его пояс, так как под водой это сделать сложнее.

Сушиться и пережидать дождь совершенно бесполезно, да и некогда. Идем дальше, скорость падает, кругом болота. Приходится петлять вместе с рекой, обходить заводи и старицы. К тому же вдоль берега растут непролазные заросли ивняка.

Оставалось три ходки до ночевки, когда мы наткнулись на визирку, совпадающую по направлению с азимутом на Епу. Просека эта недавно чистилась. На ней лежали свежеспиленные деревья, листва берез еще не пожухла. На карте этой просеки не было, а в направлении нужного нам азимута лежало болото. Впрочем, это нас не смутило. Однако километра через четыре мы вышли к заболоченным озерам. Тропинка лесников превратилась в липкую жижу, а вскоре исчезла в непроходимом после непрерывных дождей болоте. Скорость передвижения стала равна нулю.

Поспав пять часов, пошли строго на запад. Это позволяло обойти лежащее перед нами болото и выйти к поселку несколько южнее. Но и здесь скорость колебалась от 1 км/час до отрицательной, когда приходилось, наткнувшись на непроходимый участок болота или озеро, возвращаться назад.

К трем часам дня вышли на озеро Второй Водолей. Посмотрев на карту, я убедился, что за полдня мы самоотверженно преодолели 6 км, до Епы оставалось еще километров 15 аналогичной местности. Силы иссякли, да и у Вовы могут начаться осложнения от таких нагрузок. Здоровье дороже—ложимся спать и спим 15 часов подряд, а там разберемся.

15 часов отдыха кончились в 5 утра следующих суток. Через три часа мы подошли к Паге, где в четырех километрах от Епы нас подобрала моторная лодка. Эти же люди довезли нас до железнодорожной станции Абезь. Я предложил 50 рублей, чтобы успеть на трехчасовой поезд до Лабытнанги, это был мой последний шанс догнать основную группу.